Мелодия на два голоса [сборник] - Анатолий Афанасьев

— А как поступают?

— Ты меня проводишь домой.

— Зачем, Алена?

— А я боюсь одна.

— Боишься?

— Конечно, боюсь.

"Она боится, — подумал Кирилл, — в этом все дело".

— Я тоже боюсь, — сказал он. — Тебя боюсь.

Обнял ее, и она не отстранилась.

— Ты чего?! — глупо выдохнул Кирилл. — Ты чего?!

Тело его напряглось, а ноги ослабли, и он пошатнулся, чуть не выронив ее из рук, падая в пропасть. Но один он не мог туда упасть.

— Я рабочий человек, Алена, — пробормотал он, — Мне хитрости неизвестны. У меня вакуумный насос не починен.

— Отпусти руки, — попросила она. — Отпусти меня. Ночь стояла душная, с запахом грозы. Желтые искры, еще не молнии, бесшумно и далеко пронизывали небо. Асфальт задышал и засветился, первые опавшие весенние лепестки вычерчивали по небу белые зигзаги. Все видимое было отчетливо, крупно, твердо, никаких полутонов и теней. Кирилл и Алена, живые и теплые, вдруг одинаково почувствовали чудо своего пребывания в этом нарисованном мире.

— Мне холодно, — сказала Алена, вздрагивая и поеживаясь.

— Дома чайку попьешь.

Он боролся с преступным желанием схватить ее, прижать к себе, не выпускать, потрясти ее, как дерево, чтобы она опомнилась и заметила его рядом.

— Поверь, — сказала Алена, — я очень сожалею, что так вышло. И с машиной, и вообще. Не надо было звонить.

— Больше не позвоню.

— Я не к тому… — она замешкалась, но продолжала твердо: — Понимаешь, ну, вот пусть ты мне даже понравишься. А дальше что? Что дальше будет? Должны же быть какие-то общие точки у двух людей. Пусть это пошло, скверно, зато честно.

— Все ты врешь, — грозно сказал Кирилл. — У нас все общее. Все наше. Деревья, и Москва, и воздух. А ты говоришь непонятно о чем. Не понимаю, о чем ты говоришь. Я тебе не глянулся, и точка. А остальное — колеса. Ничего нет, кроме любви.

Он повернулся и широко и свободно зашагал прочь. Порвал короткие и слабые путы и был доволен собой. Он был, точно говоря, в любовной горячке. Голова его раскалывалась от тяжести. Надо было дойти до автобуса. Где-то на набережной осталось его разбитое корыто, позади стояла гордячка Алена, которая была дороже всех машин, всего, что есть на белом свете. Но он уходил, постанывал размахивал кулаками, горбился, повторял громко: "Пропади ты пропадом". Пусто было кругом. Дождь капал сверху. Гроза отгремела стороной, а дождь капал, и кожа впитывала холодные капли с наслаждением.

"Может быть, она меня догонит, — подумал Кирилл. — Я же ей так хорошо объяснил все, на все вопросы дал ответ".

Но Алена не догнала.

Она и не собиралась его догонять.

Тоска

1

В июне Москву раскалило солнце.

Неделю группа работала без мастера Николая Павловича. Мастер лег в больницу. Его навестили по поручению бригады Егоров и Ваня Иванов. Перед тем они все скинулись по два рубля на коробку шоколада да на апельсины.

Егоров и Ваня Иванов доложили на другой день, что мастер попал почему-то в желтушное отделение, куда их не пустили и никого не пускают. По внутреннему телефону Николай Павлович сообщил, что кормят в отделении одной кашей, и то без масла. Но больные не страдают, потому что у них мало аппетита.

— Гробят человека, червонный козырь, — ругался Ваня Иванов. — И шоколад не приняли…

— А где же коробка? — поинтересовался Аскольдыч.

— Вон, ловкач, — показал Ваня Иванов на Егорова, — домой детям своим унес.

— Каким детям? — удивился Аскольдыч.

Егоров никаких пояснений относительно конфет не дал.

Они по-прежнему возились с насосом. Дело не клеилось, но и в КБ о нем словно забыли. Никто не приходил за ним, никто не торопил. Появилась и другая работа, дни-то шли. Постепенно один за другим ребята покидали проклятый агрегат, а Викентьев даже предположил, что это чья-то шутка нам ними. Специально, мол, им подбросили насос, чтобы задурить голову. Таинственная забывчивость товарища Трутнева как бы подтверждала его слова.

Мрачный Егоров с помощью Кирилла дважды собирал насос, и каждый раз они, надрываясь, вдвоем таскали его в лабораторию, подключали там к системе, слушали, как дышал поршень, а потом волокли обратно в цех.

— Чудно, — вздыхал Егоров, — вроде в порядке, а капризничает, сатана.

Иногда Егоров садился около насоса на корточки и по получасу смотрел на него в упор в странной неподвижности. Лицо механика ничего не выражало, изредка он ласково поглаживал блеклые стальные бока машины. Кирилл глядел на Егорова сбоку и тщетно пытался понять, о чем тот думает. Он не верил, что можно выйти из такого тупика. Конструкция представлялась ему бессмысленной, возбуждала в нем злобное чувство. Хотелось пнуть ее ногой, выругаться. Однажды он сказал:

— Был бы Николай Палыч — он бы придумал.

— Дело не в Николае Палыче, — ответил Егоров и вдруг улыбнулся Кириллу. — Бодрей, Воробей. Починим!

А без мастера в самом деле что-то переменилось. Викентьев по целым дням молчал, Ваня Иванов реже шутил, и даже влюбленный Аскольдыч как будто охладел к Нюсе.

Когда они садились обедать, стол казался чересчур широким, а ящик, на котором всегда сидел Николай Павлович, приковывал их взгляды сильнее, чем бутерброды с колбасой.

Кирилл мучился ощущением окружающих его тайн, как мучаются зубной болью, тяжело, постоянно, днем на работе, дома в постели, лежа без сна. Раньше он жил легко, будто плясал по деревянным мосткам стремительный танец. И вот — остановка, музыка смолкла, оркестр не слышен, зато зудит от прежнего шума и суеты в висках.

Опять же, мастера если взять, Николая Палыча. Что же в нем есть такое? Почему о нем так помнят все, нужен он так всем вдруг оказался.

Да и "нужен" — не точное слово. Но отсутствие одних людей мы как бы и не замечаем, иного неделю нет, а только и скажут вскользь: что-то не видать нигде такого-то, — и тут же забудут. Есть другие редкие люди, уход, отсутствие которых сразу замечают, как перемену погоды.

"Заметят ли меня, — думал Кирилл, — когда я пропаду из глаз? И сам себе по совести отвечал, что вряд ли. В бригаде, конечно, посудачат о нем. Ваня Иванов скажет, где, мол, этот Воробей бьет баклуши, симулянт чертов. Работай тут за него. Посмеются и забудут. Так и будет, точно".

Прощай, мастер, прощай…

2

В субботу утром ему позвонила Зина Левашова, подруга и наперсница юных дней, поманила на пляж загорать. Кирилл третий выходной собирался заняться осмотром личной автомашины, развалины ее он берег под замком в Дугласовом сарае, да не лежала к ремонту душа. С улыбкой вспомнил о том, как страстно желал купить машину, как переживал. Давно это было, ой, давно. Подарить бы ее кому-нибудь, да кому подаришь.

Зинка матери нравилась. Зинка матери льстила, раньше, когда они с Кириллом часто виделись, она носила Клавдии Петровне мелкие гостинцы, благо, что работала в сфере обслуживания, в кафе "Березка": то вкусной копченой колбаски принесет, то коробку печенья "Московские сухарики", то фруктов редких.

— Любит тебя Зинка, — объясняла мать сыну, — вот и меня к себе располагает. Ну и пусть располагает, значит, хорошая, с пониманием женщина.

Кирилл и без матери знал, как любит его или любила Зинка, вместе они провели много озорных и веселых дней.

Зина Левашова была крупная женщина с красивым, круглым, большую часть года смуглым лицом, беззаботным сердцем и легким нравом. Но тут надо сказать одну правду. Не любил ее Кирилл. И потом, когда их встречи стали редки, не жалел о ней. Более того, многое в Зинке раздражало его: и то, что работает в столовой и там приворовывает, и иные движения, как она, например, постоянно поправляет челку, по-мужски, сверху, с затылка на лоб, и особенно ее некоторые любимые словечки: "взять на прикол", "раззявил рожу", "терпеть ненавижу". Но он домогался ее ласк, а она не жадная была и не требовательная. Часто среди дня или ночи Кирилл не то чтобы вспоминал о подруге, а как-то вдруг ловил в себе ее ласковое присутствие.

Одно время они так близко стояли друг от друга, что и до семейного счастья оставался один шаг. Удобный был момент, но его прозевали. Вернее, Зина Левашова по своей легкости и безалаберности понадеялась на "авось", а Кириллу одинаково было, что расписаться по закону, что так пребывать в ласках и смехе. Так и миновал их час, а то бы, может, уж детишку нянчила Зинка. Потом они поссорились, не сразу помирились. Помирились, а настороженность и лед между ними остались. Но иногда Зина звонила ни с того ни с сего, и они встречались.

И в этот раз она спросила, как всегда спрашивала:

— Как дела, дружок?

— Хорошо, — ответил Кирилл. — Но не очень хорошо.

По дороге еще Зина спросила:

— Что так? Случилось чего?

Ясно видели девичьи глаза.